Неточные совпадения
Когда они вошли, девочка в одной рубашечке сидела в креслице у стола и обедала бульоном, которым она облила всю свою грудку. Девочку кормила и, очевидно, с ней вместе сама ела девушка русская, прислуживавшая в
детской. Ни кормилицы, ни няни не было; они были в соседней
комнате, и оттуда слышался их говор на странном французском языке, на котором они только и могли между собой изъясняться.
Она боялась оставаться одна теперь и вслед за человеком вышла из
комнаты и пошла в
детскую.
В
детской роскошь, которая во всем доме поражала Дарью Александровну, еще более поразила ее. Тут были и тележечки, выписанные из Англии, и инструменты для обучения ходить, и нарочно устроенный диван в роде бильярда, для ползания, и качалки, и ванны особенные, новые. Всё это было английское, прочное и добротное и, очевидно, очень дорогое.
Комната была большая, очень высокая и светлая.
Две
комнаты своей квартиры доктор сдавал: одну — сотруднику «Нашего края» Корневу, сухощавому человеку с рыжеватой бородкой,
детскими глазами и походкой болотной птицы, другую — Флерову, человеку лет сорока, в пенсне на остром носу, с лицом, наскоро слепленным из мелких черточек и тоже сомнительно украшенным редкой, темной бородкой.
Это было хорошо, потому что от неудобной позы у Самгина болели мускулы. Подождав, когда щелкнул замок ее
комнаты, он перешел на постель, с наслаждением вытянулся, зажег свечу, взглянул на часы, — было уже около полуночи. На ночном столике лежал маленький кожаный портфель, из него торчала бумажка, — Самгин машинально взял ее и прочитал написанное круглым и крупным
детским почерком...
Он вышел в большую
комнату, место
детских игр в зимние дни, и долго ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет отец, о котором он никогда не вспоминает, так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли. Было бы не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива. И — не умна.
Он снял очки, и на его маленьком,
детском личике жалобно обнажились слепо выпученные рыжие глаза в подушечках синеватых опухолей. Жена его водила Клима по
комнатам, загроможденным мебелью, требовала столяров, печника, голые руки и коленкор передника упростили ее. Клим неприязненно косился на ее округленный живот.
Он уже не по-прежнему, с стесненным сердцем, а вяло прошел сумрачную залу с колоннадой, гостиные с статуями, бронзовыми часами, шкафиками рококо и, ни на что не глядя, добрался до верхних
комнат; припомнил, где была
детская и его спальня, где стояла его кровать, где сиживала его мать.
У него лениво стали тесниться бледные воспоминания о ее ласках, шепоте, о том, как она клала
детские его пальцы на клавиши и старалась наигрывать песенку, как потом подолгу играла сама, забыв о нем, а он слушал, присмирев у ней на коленях, потом вела его в угловую
комнату, смотреть на Волгу и Заволжье.
С появлением девушек в
комнату ворвались разные
детские воспоминания, которые для постороннего человека не имели никакого значения и могли показаться смешными, а для действующих лиц были теперь особенно дороги.
Старик покосился в угол, где стояла маленькая
детская кроватка; его точно что кольнуло, и Надежда Васильевна заметила, как он отвернулся, стараясь смотреть в другую сторону. Маленькая Маня спала
детским крепким сном, не подозревая, какую душевную муку подняло в душе старика ее невинное присутствие в этой
комнате.
Теперь он видел близко ее лицо, блестящие глаза, и здесь, в темноте, она казалась моложе, чем в
комнате, и даже как будто вернулось к ней ее прежнее
детское выражение.
В 1823 я еще совсем был ребенком, со мной были
детские книги, да и тех я не читал, а занимался всего больше зайцем и векшей, которые жили в чулане возле моей
комнаты.
Хотя в нашем доме было достаточно
комнат, больших, светлых и с обильным содержанием воздуха, но это были
комнаты парадные; дети же постоянно теснились: днем — в небольшой классной
комнате, а ночью — в общей
детской, тоже маленькой, с низким потолком и в зимнее время вдобавок жарко натопленной.
По уходе девушек они в восторге вскакивают с кроватей и начинают кружиться по
комнате, раздувая рубашонками. Топот, пенье песен, крики «ура» наполняют
детскую.
Но вот гости с шумом отодвигают стулья и направляются в гостиную, где уже готов десерт: моченые яблоки, финики, изюм, смоква, разнообразное варенье и проч. Но солидные гости и сами хозяева не прикасаются к сластям и скрываются на антресоли, чтобы отдохнуть часика два вдали от шума. Внизу, в парадных
комнатах, остаются только молодые люди, гувернантки и дети. Начинается
детская кутерьма.
Становилось жутко в этих замолчавших
комнатах, потому что безмолвие распространилось не только на
детские помещения, но и на весь дом.
А там грянула империалистическая война. Половина клуба была отдана под госпиталь. Собственно говоря, для клуба остались прихожая, аванзал, «портретная», «кофейная», большая гостиная, читальня и столовая. А все
комнаты, выходящие на Тверскую, пошли под госпиталь. Были произведены перестройки. Для игры «инфернальная» была заменена большой гостиной, где метали баккара, на поставленных посредине столах играли в «железку», а в «
детской», по-старому, шли игры по маленькой.
Усталый, с холодом в душе, я вернулся в
комнату и стал на колени в своей кровати, чтобы сказать обычные молитвы. Говорил я их неохотно, машинально и наскоро… В середине одной из молитв в усталом мозгу отчетливо, ясно, точно кто шепнул в ухо, стала совершенно посторонняя фраза: «бог…» Кончалась она обычным
детским ругательством, каким обыкновенно мы обменивались с братом, когда бывали чем-нибудь недовольны. Я вздрогнул от страха. Очевидно, я теперь пропащий мальчишка. Обругал бога…
Любовь Андреевна.
Детская, милая моя, прекрасная
комната… Я тут спала, когда была маленькой… (Плачет.) И теперь я как маленькая… (Целует брата, Варю, потом опять брата.) А Варя по-прежнему все такая же, на монашку похожа. И Дуняшу я узнала… (Целует Дуняшу.)
Комната, которая до сих пор называется
детскою. Одна из дверей ведет в
комнату Ани. Рассвет, скоро взойдет солнце. Уже май, цветут вишневые деревья, но в саду холодно, утренник. Окна в
комнате закрыты.
Любовь Андреевна, как сейчас помню, еще молоденькая, такая худенькая, подвела меня к рукомойнику, вот в этой самой
комнате, в
детской.
Ребенок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в
комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели. Ее губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти
детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
Петр Елисеич, прежде чем переехать в господский дом, должен был переделывать его почти заново, чтобы уничтожить в нем все следы палачиного безобразия. Нюрочка была чрезмерно рада, что опять будет жить в своей маленькой
комнате, что у них будет сарайная, свой огород, — все это было так ей дорого по ранним
детским впечатлениям.
Евгения Петровна тихо прошла со свечою по задним
комнатам. В другой маленькой
детской спала крепким сном мамка, а далее, закинув голову на спинку дивана, похрапывала полнокровная горничная. Хозяйка тем же осторожным шагом возвратилась в спальню. Вязмитинов еще не возвращался. В зале стучал медленно раскачивающийся маятник стенных часов.
В
комнате долго только раздавалось тяжелое
детское дыхание.
Прошли тяжелые сцены похорон, вынесли
детскую кроватку из
комнаты Полиньки Калистратовой.
— Вва! — разводил князь руками. — Что такое Лихонин? Лихонин — мой друг, мой брат и кунак. Но разве он знает, что такое любофф? Разве вы, северные люди, понимаете любофф? Это мы, грузины, созданы для любви. Смотри, Люба! Я тебе покажу сейчас, что такое любоффф! Он сжимал кулаки, выгибался телом вперед и так зверски начинал вращать глазами, так скрежетал зубами и рычал львиным голосом, что Любку, несмотря на то, что она знала, что это шутка, охватывал
детский страх, и она бросалась бежать в другую
комнату.
Мы по-прежнему заняли кабинет и
детскую, то есть бывшую спальню, но уже не были стеснены постоянным сиденьем в своих
комнатах и стали иногда ходить и бегать везде; вероятно, отсутствие гостей было этому причиной, но впоследствии и при гостях продолжалось то же.
Приближался конец мая, и нас с сестрицей перевели из
детской в так называемую столовую, где, впрочем, мы никогда не обедали; с нами спала Параша, а в
комнате, которая отделяла нас от столярной, спал Евсеич: он получил приказание не отходить от меня.
Тогда я побежал в
детскую и старался из всех сил убедить Парашу и других заходивших в нашу
комнату в нелепости их рассказов, но — без всякого успеха!
Вообще
детские игры он совершенно покинул и повел, как бы в подражание Есперу Иванычу, скорее эстетический образ жизни. Он очень много читал (дядя обыкновенно присылал ему из Новоселок, как только случалась оказия, и романы, и журналы, и путешествия); часто ходил в театр, наконец задумал учиться музыке. Желанию этому немало способствовало то, что на том же верху Александры Григорьевны оказались фортепьяны. Павел стал упрашивать Симонова позволить ему снести их к нему в
комнату.
— Приеду, извольте, — отвечал Неведомов, и, наконец, они распрощались и разошлись по своим
комнатам. Двадцатипятилетний герой мой заснул на этот раз таким же блаженным сном, как засылал некогда, устраивая
детский театр свой: воздух искусств, веющий около человека, успокоителен и освежающ!
Луша сухо засмеялась, хрустнув пальцами. В запыленные, давно непротертые окна пробивался в
комнату тот особенно яркий свет, какой льется с неба по утрам только после грозы, — все кругом точно умылось и блестит
детской, улыбающейся свежестью. Мохнатые лапки отцветших акаций едва заметно вздрагивали под легкой волной набегавшего ветерка и точно сознательно стряхивали с себя последние капли ночного дождя; несколько таких веточек с любопытством заглядывали в самые окна.
Мы прошли через
комнату, где стояли маленькие,
детские кровати (дети в ту эпоху были тоже частной собственностью). И снова
комнаты, мерцание зеркал, угрюмые шкафы, нестерпимо пестрые диваны, громадный «камин», большая, красного дерева кровать. Наше теперешнее — прекрасное, прозрачное, вечное — стекло было только в виде жалких, хрупких квадратиков-окон.
Удалились мы из
детской и сидим за шкапами, а эта шкапная комнатка была узенькая, просто сказать — коридор, с дверью в конце, а та дверь как раз в ту
комнату выходила, где Евгенья Семеновна князя приняла, и даже к тому к самому дивану, на котором они сели. Одним словом, только меня от них разделила эта запертая дверь, с той стороны материей завешенная, а то все равно будто я с ними в одной
комнате сижу, так мне все слышно.
А Санин вдруг почувствовал себя до того счастливым, такою
детскою веселостью наполнилось его сердце при мысли, что вот сбылись же, сбылись те грезы, которым он недавно предавался в тех же самых
комнатах; все существо его до того взыграло, что он немедленно отправился в кондитерскую; он пожелал непременно, во что бы то ни стало, поторговать за прилавком, как несколько дней тому назад… «Я, мол, имею полное теперь на это право! Я ведь теперь домашний человек!»
Мы пришли в нашу
детскую спальню: все
детские ужасы снова те же таились во мраке углов и дверей; прошли гостиную — та же тихая, нежная материнская любовь была разлита по всем предметам, стоявшим в
комнате; прошли залу — шумливое, беспечное
детское веселье, казалось, остановилось в этой
комнате и ждало только того, чтобы снова оживили его.
Николай Всеволодович вошел в
комнату; ребенок, увидев его, припал к старухе и закатился долгим
детским плачем; та тотчас же его вынесла.
Он загромождал всю
комнату, когда из
детской выходила нянька с хозяйкой, они задевали углы стола.
На мое счастье, старуха перешла спать в
детскую, — запоем запила нянька. Викторушка не мешал мне. Когда все в доме засыпали, он тихонько одевался и до утра исчезал куда-то. Огня мне не давали, унося свечку в
комнаты, денег на покупку свеч у меня не было; тогда я стал тихонько собирать сало с подсвечников, складывал его в жестянку из-под сардин, подливал туда лампадного масла и, скрутив светильню из ниток, зажигал по ночам на печи дымный огонь.
Тяжелы были мне эти зимние вечера на глазах хозяев, в маленькой, тесной
комнате. Мертвая ночь за окном; изредка потрескивает мороз, люди сидят у стола и молчат, как мороженые рыбы. А то — вьюга шаркает по стеклам и по стене, гудит в трубах, стучит вьюшками; в
детской плачут младенцы, — хочется сесть в темный угол и, съежившись, выть волком.
Оба мальчугана давно успели привыкнуть к этим закоптелым, плачущим от сырости стенам, и к мокрым отрепкам, сушившимся на протянутой через
комнату веревке, и к этому ужасному запаху керосинового чада,
детского грязного белья и крыс — настоящему запаху нищеты.
Зашла в мою
комнату, огляделась кругом с каким-то
детским удивлением и присела на стул, позабыв даже поздороваться с хозяином.
— Треснет что-нибудь в пустой
комнате — и вздрогнешь, и готов пугаться, а воображение, по
детской привычке, сейчас подрисовывает, в голове вдруг пролетит то одно, то другое, и готов верить, что все, что кажется, то будто непременно и есть…
Вот посреди
комнаты, за столом, в объятиях пожилого, плечистого брюнета с коротко остриженными волосами, лежит пьяная девчонка, лет тринадцати, с
детским лицом, с опухшими красными глазами, и что-то старается выговорить, но не может… Из маленького, хорошенького ротика вылетают бессвязные звуки. Рядом с ними сидит щеголь в русской поддевке — «кот», продающий свою «кредитную» плечистому брюнету…
К ним он пририсовывал столовую,
детскую, кабинет, соединяя
комнаты дверями, и потом все они неизбежно оказывались проходными, и в каждой было по две, даже по три лишние двери.
Мужики называли этот дом палатами; в нем было больше двадцати
комнат, а мебели только одно фортепиано да
детское креслице, лежавшее на чердаке, и если бы Maшa привезла из города всю свою мебель, то и тогда все-таки нам не удалось бы устранить этого впечатления угрюмой пустоты и холода.
Она садилась у помещиков только по повторенному приглашению, и то не иначе, как в
детской или в какой-нибудь другой «непарадной»
комнате; чаю позволяла себе выпивать из рук хозяйки не более как две чашечки, а если ее где-нибудь в чужом доме застигала ночь, то она или непременно просилась ночевать с нянюшками, или по крайней мере ложилась «на стульях».
Со вдовством бабушки отношения их с Ольгой Федотовной сделались еще короче, так как с этих пор бабушка все свое время проводила безвыездно дома. Ольга Федотовна имела светлую и уютную
комнату между спальнею княгини Варвары Никаноровны и
детскою, двери между которыми всегда, и днем и ночью, были открыты, так что бабушка, сидя за рабочим столиком в своей спальне, могла видеть и слышать все, что делается в
детской, и свободно переговариваться с Ольгой Федотовной.